Форум "Владимир Высоцкий. Творчество и судьба"

По просьбе Иноходца сканы и текст статьи из журнала "Имена", 2008 г. Январь.

Стр. 8-27.

ЕМУ БЫЛО БЫ 70…

ЛИЦО С ОБЛОЖКИ: ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ

ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ «ПРЕРВАННЫЙ ПОЛЁТ».

В январе ему исполнилось бы 70 лет. Почти тридцать лет мы живем без него — подросло целое поколение...

Его песни уже не звучат из каждого окна. Но слава Владимира Семеновича не развеялась, наоборот, она стала бронзовой, мраморной, а порой — даже карамельной. Высоцкий-человек уступает место Высоцкому-легенде, Высоцкому-мифу. «Да нет же, он по-прежнему современен, актуален, нужен нам!» — уверены друзья и коллеги Владимира Семеновича.
Но сначала — о том, что было.

«Он мог собрать детей из нашего дома и всех кормить. Иногда оделял всех подарками: отдаст какую-нибудь игрушку, книжку, а то и свою рубашку или шапочку».

Мама Высоцкого, Нина Максимовна, вспоминала, что с раннего детства Володя был душа нараспашку: «Он мог, например, собрать детей из нашего дома и всех кормить, иногда оделял всех подарками: отдаст какую-нибудь игрушку, книжку, а то и свою рубашку или шапочку. Позже, когда он стал уже взрослым, то же самое повторялось. Он отдавал нуждающимся приятелям свои вещи: кому свитер, кому — рубашку. Был случай, когда зимой он привез домой ящик фруктов — оказалось, для товарища, у которого заболел сын...».
Окончание школы. Выбор института. Куда податься? Отец Володи, Семен Владимирович, посоветовал сыну с другом идти в технический вуз. В какой — они не знали и решили выбрать тот, откуда прислали самый красивый пригласительный билет на День открытых дверей. Им оказался Инженерно-строительный институт имени Куйбышева (МИСИ).
Высоцкий — инженер? Абсурд! Впрочем, о том времени сам певец без иронии не вспоминал: «Я учился на механическом факультете. Однажды ночью с товарищем, в шестой раз переделывая чертеж по начертательной геометрии, сидел я, грустно на него смотрел. Он тоже посмотрел на мой чертеж... и захохотал. Тогда я вылил на чертеж тушь и сказал: «Все!» Вот с этого момента я понял, что инженера из меня не выйдет. А в это время я занимался в самодеятельности с мхатовским актером Богомоловым и решил поступать в Школу-студию МХАТ, что и сделал через полгода...».

«Когда в нелетную погоду он приходил в аэропорт, то находился экипаж, который говорил: «Как, Высоцкий? Есть — летим!» Экипаж садился в самолет и улетал, куда нужно было Володе. Это почти подсудное дело, но тем не менее это происходило».
Леонид Филатов, актёр «Таганки».

Молодого актера-выпускника приняли в Театр имени Пушкина. Но роли давали маленькие, очень маленькие, проходные. Это не могло не отразиться на настроении. Часто Высоцкий бывал нетрезв, даже на сцене, и главреж Равенских несколько раз увольнял его, потом восстанавливал, делал выговоры. Фаина Георгиевна Раневская, работавшая тогда в том же театре, рассказывала, что однажды стояла перед доской приказов и читала о бесконечных выговорах одному и тому же актеру за разные провинности: «Боже, кто же это такой смельчак?» — «Это я», — ответил худенький мальчик, стоявший рядом. Потом «эпопея» с приказами повторилась и на «Таганке»...
Испытание невостребованностью. Вот что принесли первые годы в театре. Тем не менее и они не пропали даром. Высоцкий стал понемногу сниматься в кино. Роли выпадали опять же небольшие, но это давало возможность ездить по стране, встречаться с новыми людьми. Стал писать и петь свои песни. Правда, пока только в домашних компаниях.
В то же время Высоцкий встретил Люсю Абрамову — выпускницу ВГИКа. В 1962 году у них рождается сын Аркадий, а в 64-м второй — Никита. Позже Люся рассказывала: «Володя пытался «продать» свои песни известным мастерам эстрады. Однажды — мы тогда сидели без копейки — приехали на большой эстрадный концерт в летнем театре «Эрмитаж» и пошли по артистическим комнатам. Володя пел песни и предлагал их для исполнения. Мастера искусств пожимали плечами и только что не посылали его куда подальше. Наконец мы добрались до комнаты, в которой готовился к выходу Кобзон. Он послушал Володю и сказал: «Никто твои песни петь не будет, но ты их будешь петь сам! Поверь мне, пройдет не так уж много времени, и ты сам станешь с ними выступать. А пока возьми у меня в долг — вернешь, когда появятся деньги!». Двадцати пяти рублей нам тогда вполне хватило...».

Кобзон послушал его и сказал: «Никто твои песни петь не будет, но ты их будешь петь сам!».

Переломным стал 1964-й. Любимов набирал свою «Таганку». На показ Высоцкий пришел с гитарой. Пел. Впечатлил. Первой ролью был ввод в спектакль «Добрый человек из Сезуана». Потом — «Антимиры» по Вознесенскому, затем — «10 дней, которые потрясли мир», «Послушайте» по Маяковскому и, наконец, есенинский «Пугачев», где Высоцкий сыграл Хлопушу. Успех в этой роли был абсолютный. А потом... грянул тот самый, легендарный ныне Гамлет! Конечно же, Любимов не случайно дал эту роль Высоцкому: «Я считал, что человек, который сам пишет стихи, умеет прекрасно выразить так много глубоких мыслей, способен лучше проникнуть в разнообразные, сложные конфликты — мировоззренческие, философские, моральные и очень личные, человеческие проблемы, которыми Шекспир обременил своего героя».
При всем том отношения Любимова и Высоцкого были сложными, неровными. Например, чуть раньше на этот же вопрос Любимов ответил совсем по-другому: «Как Высоцкий просил у меня Гамлета! Все ходил за мной и умолял: «Дайте мне сыграть Гамлета! Дайте!». А когда начали репетировать, я понял, что он ничего не понимает, что он толком его не читал. А просто из глубины чего-то там почему-то: «Дайте Гамлета! Дайте мне Гамлета!..».
Репетировали долго. Около двух лет. Премьера состоялась 29 ноября 1971 года. Вот что говорил о спектакле сам Высоцкий: «Гамлет — любимая роль. Нелегко она мне далась, да и теперь выкладываешься каждый раз на пределе. Иногда кажется: нет, это в последний раз, больше не выдержу... Я не играю принца Датского. Я стараюсь показать современного человека. Да, может быть, — себя. Но какой же это был трудный путь к себе!..».

И совсем иная роль — «Вишневый сад», Лопахин. Анатолий Эфрос, режиссер спектакля, вспоминал: «Володя был в Париже. Лопахина играл дублер, очень хороший артист — Шаповалов, мы замечательно репетировали. Но однажды на замечаниях после прогона я почувствовал, как что-то странное притягивает меня к той части зала, в которой сидят актеры. И я невольно начинаю говорить только туда. И постепенно начинаю видеть два каких-то невероятных глаза, впившихся в меня — слушающих. Я не сразу сообразил — только потом, — что Высоцкий приехал и пришел на репетицию. И он хотел в один раз догнать — вот он так меня и слушал. Это было невероятно... Потом это воспоминание долго-долго из меня не выходило. Действительно, он догнал за несколько раз, и мне пришлось очень обидеть Шаповалова, потому что, когда Высоцкий начал репетировать, это было что-то неимоверное. Там есть момент, когда Лопахин купил вишневый сад и когда он бушует... Так вот, когда он это играл... Где бы мы ни играли, к этому моменту все закулисные работники — все-все-все — стягивались к кулисе и слушали этот момент. Он играл его так страшно, что вообразить трудно, как может выдержать человек такое бешенство: он так плясал, так кричал, так неистовствовал, что это было невероятно. Причем так было всегда. Даже когда все артисты играли спустя рукава. И всегда невероятные, страшные овации после его монолога».

«Сегодня всем мастерам-кинорежиссерам, кто не убоялся «риска», — поклон от миллионов за то, что снимали артиста Высоцкого...».

В человеческих отношениях — то же неистовство. Вспоминает режиссер Иосиф Хейфец, у которого Высоцкий сыграл две роли (в «Единственной» и «Плохом хорошем человеке»): «Был пасмурный весенний день, снежная каша на тротуарах... Резко тормозит заляпанный грязью «по самые уши» серый «Мерседес». Выскакивает Володя. Здороваемся, и я ему говорю: «Легок на помине!.. Я задумал экранизировать бабелевский «Закат» и «Одесские рассказы». И вы у меня будете играть бандита Беню Крика». Он широко улыбнулся и, не раздумывая, грохнулся на колени прямо в снежную кашу...». Это была последняя их встреча, поэтому замысел не осуществился.

Его популярный «блатной» цикл песен идет от Бабеля, любимого им с детства.

(К слову, Бабель был любим Высоцким с детства, он и всех своих друзей «заразил» Беней Криком. В центре Москвы мальчишки старались говорить исключительно по-одесски. И как вспоминают друзья, его популярный «блатной» цикл песен родом оттуда, из Бабеля.)

«В чем еще проявлялись щедрость и талант, — рассказывает Вениамин Смехов, — он перебарщивал в оценках опекаемых персон. Золотухин в устах Высоцкого был величайшим народным певцом, а в качестве прозаика любым своим рассказом за пояс затыкал всех членов Союза писателей. Когда он полюбил Леню Филатова, то никаких поэтов-пародистов-юмористов он с ним близко бы не поставил. Ленины пародии — и артистизмом, и блеском юмора, и россыпью словесных попаданий — сражали Володю наповал. Когда он любовался теми, кого любил, на него глядеть было не наглядеться... С какой всегдашней пылкостью чувств он отзывался на появление Севы Абдулова! Как восхищался Аллой Демидовой!..».
При такой открытости, «чрезмерности» сам Высоцкий очень остро чувствовал и ненавидел фальшь, неискренность. «Помню, мы шли по двору «Мосфильма» и обсуждали театральные новости, — продолжает Смехов. — Шедший навстречу известный режиссер приветственно-покровительственно сжал обеими руками на ходу Володин живот и зашагал дальше... Володя прошел десяток шагов, плюнул и выругался: «Ненавижу, когда меня вот так (показал) за живот!». Больше — ничего. Всегда отзывалось болью раздражение на кинорежиссеров-асов: в глаза, мол, сладко блеете, живот мой нежно пожимаете, а в картину к себе боитесь взять? Кого боитесь? Или мне врете? Или сами себе?.. Сегодня и Швейцеру, и Митте, и всем мастерам, кто не убоялся «риска», — поклон от миллионов за то, что снимали артиста Высоцкого».
У него была безусловная популярность, да нет, любовь. Огромная. Непомерная. Народная. Но... Его расстраивал недостаток этой любви среди своих. Среди коллег в театре. Тот же Смехов рассказывал: «В Театре на Таганке — открытие сезона: все в зале, веселые и дружные, на сцене — экран, труппа смотрит любительский фильм о прошедших гастролях. Каждого, кто появляется на экране, сопровождают смех, реплики, актерские приветствия... Когда в фильме появился Володя, наступило молчание... Об этом он и говорил в тот же день: «За что они меня так?». А мы и не думали, что это его так больно задевает... А ему, оказывается, было очень плохо. И он, оказывается, не был защищен перед лицом актерского недружелюбия. И ему, как выясняется, совсем не только «Гамлетом» был нужен театр... Но правда и то, что актеры как дети. Когда случилось горе, слезной волной смыло все, что питало неприязнь...».

В начале 60-х он стал понемногу сниматься в кино. Роли выпадали небольшие, но это давало возможность ездить по стране, встречаться с новыми людьми.

Из воспоминаний Ивана Бортника, одного из самых близких друзей Высоцкого: «Чего он не любил в людях? Прежде всего — беспардонность. Если чувствовал беспардонность, сразу же реагировал глазом, подбородком, жестом. Что-то в нем менялось, сразу становился другим — жестким. И еще нужно сказать, что Володя чувствовал, что за человек перед ним. Чувство на людей у него было уникальное.
В театре Володя любил петь, часто в гримерной показывал новые песни. Пел со сцены, после спектакля: всегда набивалось много народу. Пел перед своими отъездами — как бы авансом. Иногда жаловался: «Опять делегация... Шеф просит попеть...». Но говорил об этом не без удовольствия, да и пел охотно.
Конечно, Володя менялся. Последние годы стал жестче, много думал и говорил о смерти. Примерно за год до 25 июля написал мне на фотографии (Гамлет держит в руках череп королевского шута): «Ваня, давай подольше не пойдем к Йорику!». В последние годы часто жаловался на сердце...
Еще в 1977 году я попал в больницу — довольно долго лежал в кардиологии. Володя приезжал почти каждый день. И когда мне стало лучше, врачи стали отпускать меня на спектакли. И вот Володя вез меня в больницу после спектакля. Вдруг смотрю: схватился за сердце! Согнулся, почти упал на рулевое колесо... Потом стало полегче — он выпрямился, выровнял машину... «Ты что?!» — «А-а, ерунда...». Но я понял, что дело серьезное, и буквально заставил его сделать кардиограмму. Здесь же, в больнице, кардиограмму показали специалистам, и оказалось, что у Володи ишемическая болезнь сердца, и довольно запущенная. Да, еще помню, он сказал, и сказал с болью: «В театре никто не верит, что я болен...».

«Любил петь в театре, часто показывал свои песни в гримерной. Пел и со сцены, после спектакля».

Сегодня Иван Сергеевич не отказался от разговора...

— Думаете ли вы о Высоцком сейчас? Вспоминаете?

— Очень часто. Это происходит и невольно, и сознательно, что-то выстраивается в ассоциативной цепочке. Что говорить? Просыпались с ним в одной квартире, у него. Он звонил Татьяне (жена Бортника): «Таня, Ванятка у меня останется».

— Ванятка... Как ласково...

— Он очень нежный человек был.

— Слушаете его песни?

— Да, когда настроение соответствующее.

— А как вам кажется, к его творчеству и к личности такой же интерес, каким он был даже не при жизни, а лет 15—20 назад?

— Нет, разумеется нет. Многие даже не знают его, я имею в виду молодежь. И относятся холодно, и не слушают, и не хотят слушать и знать. Бог им судья. Кто увлечется — тот увлечется. Насильно не заставишь любить никого — ни Пушкина, ни Блока, ни Есенина, ни Лермонтова, ни Высоцкого.

— А в театре или просто с кем-то между собой вспоминаете?

— Нет, в театре сейчас обновился состав труппы. Для них это все... Очень далекое. И спектакль «ВВС» (Высоцкий Владимир Семенович) самортизировался давным-давно. Мы в свое время пришли с Давидом Боровским, покойным, к Любимову именно с этим разговором: или нам играть спектакль, или вообще прикрыть его. На что он ударил кулаком по столу и завопил на нас матом, а потом: «А что мы будем играть?». Это ведь был период, когда народ ходил в театр. А сейчас спектакль совсем самортизировался — 99 процентов не понимают, о чем играют.

— Что далее сейчас остается для вас самым дорогим в нем как в человеке?

— Более любознательного человека я не видел. Об этом обычно не говорят. Любознательность — одна из главных черт Володи. Иногда эта любознательность меня просто поражала. Он «вытягивал» из людей все, что его интересовало. Доброжелательно, но очень настойчиво выпытывал малейшие детали — его интересовало буквально все. В последнее время собирал у себя дома самых разных людей — биологов, физиков, химиков... И были многочасовые беседы: Володя выспрашивал их буквально обо всем — о самых последних проблемах и достижениях науки.

— Он порывался заставить вас писать...

— Да-да, считал (смеется), что я могу писать неплохую прозу. Откуда ему это в голову взбрело? Непонятно совершенно. И — конечно же об этом многие говорят — для него понятие дружбы было основным, все-объем-лю-щим. Оно было совершенно святым. И он должен был знать все о том, с кем он дружит, и, разумеется, тот человек знал все. Абсолютно.

— Прошло столько лет. Вам все равно не хватает его?

— Конечно. Я и писать-то о нем начал спустя 15 лет. Перечитал все, что было, все скороспелки, что вышли, было много-много всякой дряни, ерунды. А я долго в себе все носил. Просто мне было тяжело к этому возвращаться.

— Какая его роль, на ваш взгляд, была в полной мере Его: Гамлет, Лопахин?

— Гамлет? Нет, он не считал так. Больше того, когда заканчивался спектакль, мы выходили на поклон, держались за руки, и он говорил: «Смотри, народ опять... Хватит, не аплодируйте...». И к выходу.

— Наверное, такое отношение к «Гамлету» было уже в последние годы?

— Да, в последние годы он вообще очень неохотно шел на этот спектакль. И когда он написал заявление об уходе из театра, Любимов очень легко согласился подписать. А он так готовился сказать, что уходит из театра. Не знал как. И вдруг: «Хорошо. Я вас только прошу играть Гамлета». Он совершенно офонаревший приехал ко мне, в полной растерянности: «Так легко согласился». Он был страшно поражен, что шеф так легко подписал... Был обижен.

— А ведь вам Любимов тоже предлагал играть Гамлета?

— Да, предлагал. И Людмила Васильевна Целиковская, его жена. В кабинете они вдвоем уговаривали меня. Она просто хохотала: «Юра, ты слышишь, он не хочет играть Гам-ле-та». Он просил всех уговорить меня: Можаева, Абрамова покойного. Но я объяснял: «Вот он (Высоцкий) выходит с гитарой на сцену и сидит у стены, а мне с чем сидеть: с гармошкой, с гуслями?» — «Ну да, ты прав», — говорили они. Я сказал об этом Володе. Он ответил: «Играй!». Ну, это же действительно смешно было.

— Но почему далее в последние месяцы жизни Высоцкий все-таки играл Гамлета в любом состоянии, всегда приезжал на него?

— Во-первых, спектакль уже довольно редко шел. И, во-вторых, ну как? Идти на открытый конфликт с Любимовым? Володя был человек не конфликтующий вообще. Звонит Любимов: «Я прошу тебя сыграть». Володя плохо себя чувствует, действительно плохо — но идет... Жаловался мне: «Они хотят, чтобы я подох».

— А вы считаете, можно было бы уберечь его от беды, что-то могло помочь?

— Нет. Там уже никто помочь не мог...

«В последние годы он очень неохотно шел играть Гамлета»

Был еще один друг, художник Михаил Шемякин: «Он любил носить кожу и всегда приставал ко мне: «Мишка, ты художник, ты мне костюм придумаешь?». Я ответил ему как-то: «Ну, какой тебе костюм? Что ты придумываешь? Ведь ты сам по себе уже образ». Он возразил: «Нет, я актер. Ты должен мне придумать такой костюм, в котором меня будет знать весь мир». И вот я взял его за лацканы желтой кожаной курточки и встряхнул: «Володя, опомнись! Разве ты не знаешь, что ты гений?». Он на меня как-то мрачно посмотрел и совершенно трезво ответил: «Знаю». Этого я никогда не забуду — его мрачного, нерадостного взгляда: «Конечно, я великий! Второй Наполеон». И вдруг с такой тоской: «Знаю». То есть получилось так, будто я его спросил: «Ты знаешь, что ты несешь крест?». И этот человек из веселого, пьяного русского бреда, мгновенно отрезвев, ответил мне: «Да, знаю...».

«Перед концертом ему устроили унизительный экзамен, заставляя читать стихи и басни».

Из воспоминаний кинорежиссера Геннадия Полоки (в его картине «Интервенция» Высоцкий сыграл главную роль): «Не секрет, что у Высоцкого практически не было ни одного официального концерта. Его выступления проводились, как теперь принято говорить, «неформальными организациями». А он мечтал о скромной, но официальной персональной афише, которую имели солисты самой захудалой провинциальной филармонии. Я помню, как в начале «застойных» семидесятых заместительница директора Бюро пропаганды советского киноискусства пообещала ему официальные концерты в Таллине, наконец с его официальной персональной афишей. Для этого Высоцкому, уже тогда ведущему театральному актеру, устроили унизительный экзамен, заставляя его читать стихи и басни из школьной программы. А кончилось это тем, что объявленные концерты отменили, за проданные билеты вернули деньги, так что долгожданную официальную персональную афишу Высоцкий так и не получил».
Сегодня Геннадий Полока тоже говорит о Высоцком...

— Геннадий Иванович, что, на ваш взгляд, значит сегодня имя Высоцкого? Как часто о нем вспоминают?

— Всегда находятся люди, которые используют ситуацию, будучи знакомыми знаменитых людей. Используют шум, который поднимается после их смерти или юбилея. Но значение его для искусства не определяется модой. Он был потрясающим артистом. Замечательным народным поэтом. Великим человеком. Глубоко порядочным. И далеким от сиюминутной конъюнктуры. Конъюнктура — это же не только угождение власти. Можно ругать власть — и это тоже конъюнктура. Бывают и диссиденты такими. А он был настоящим народным художником. И некоторые стороны его творчества еще предстоит открыть. Любовь к нему сохраняется. Хотя он был человек сложный. И у нас с ним были разные минуты. Но в основном хорошие. И я за многое благодарен ему. Я жалею, что он не сыграл в моем фильме — в «Нашем призвании»... не успел... Вместо него играл Бортник. Я сожалею, что так драматически сложилось...

Из воспоминаний Александра Митты, снявшего Высоцкого в роли Ганнибала (по ходу работы название его фильма «Арап Петра Великого» заменили на «Сказ про то, как царь Петр арапа женил»): «Высоцкий сразу обратил на это внимание — сказал с грустной иронией: «Начал сниматься в заглавной роли. А теперь я после Петра и после запятой». Актер без честолюбия невозможен, как певец без голоса. У Высоцкого было честолюбие. Вот уж кому не было чуждо «ничто человеческое». Но все проявления его личности были столь естественны и простодушны, так располагали к нему людей! Он любил нравиться, но в этом было что-то чисто детское. В Высоцком существовало одновременно несколько людей, и среди них, как равный с поэтом, мастером, авантюристом, мудрецом и лицедеем, жил ребенок — доверчивый, ранимый, дерзкий и застенчивый. С самого начала предполагался фильм не только про арапа, но и про Высоцкого».
Александр Митта сегодня был краток...

— Александр Наумович, как часто, на ваш взгляд, сейчас обращаются к песням, стихам, ролям Высоцкого? Что изменилось за последние годы?

— Самое главное, что и внимание, и любовь к нему очень устойчивы. Они не рассеялись во времени, хотя событий было очень много. Я знаю, что людям нравится Высоцкий, его продолжают считать лучшим российским бардом, поэтом песни.

— А между собой, в театрально-киношной среде, вы часто его вспоминаете?

— Нет, честно говоря. Но он просто уже стал такой устойчивой константой, что уже и не надо специально вспоминать.

— Сейчас, через 27 лет после его смерти, какие его черты кажутся вам самыми значимыми, ценными?

— У него жизненная энергия была фантастическая. Пожалуй, это я выделил бы прежде всего.

«Хитро улыбнувшись, он добавил: «Да только вам не надо луч-ше! Вам надо, как Я Жеглова сыграю».

Братья Вайнеры, благодаря которым мы узнали Жеглова и Жеглова-Высоцкого, рассказывали, как все начиналось... «В 1976 году вышел в свет наш роман «Эра милосердия». Следуя давно установившейся традиции, мы пригласили отпраздновать рождение своего детища десять наиболее близких и приятных нам людей — друзей, коллег, родных — по числу полученных в издательстве авторских экземпляров романа. Приехал в Центральный дом журналиста и Володя Высоцкий. Мы вручили гостям по экземпляру книги с нежными надписями. Володя в тот вечер был не в духе, не пил. Вскоре поднялся, сурово осудил наше застолье за бездельное времяпрепровождение и сказал, что лучше поедет читать книгу...
Разбудил нас на следующий день ранний звонок в дверь. Это пришел Володя. «Поздравляю, братья, вы написали замечательный роман! — с порога возгласил он. —Я читал его всю ночь!» — «Спасибо... — промямлили мы, не скрывая удивления. — И ты не поленился приехать спозаранку, чтобы...» — «Конечно! Я ведь и вообще парень неленивый, — ответил он словами Жеглова. — Впрочем, дело не в этом...» — «А в чем?» Он энергично рубанул рукой воздух: «Я приехал застолбить Жеглова!..» — «Застолбить? — изумились мы. — В каком смысле?» — «Что значит — «в каком смысле»? Ваша «Эра» — это большое, очень большое кино! И так, как Я вам сыграю Жеглова, его вам никто не сыграет!» — «Так уж и никто! — съехидничал кто-то из нас. — Чем это плох для Глеба Жеглова, ну... Сергей Шакуров, например?» Володя на мгновение опешил — и здесь уместно вспомнить, что он всегда был необыкновенно щепетилен в оценках коллег, исключительно честен по отношению к ним. Подумал, пожевал губами, покачал головой и сказал медленно: «Шакуров... Сергей Шакуров... А что? Красивый, мужественный... Да, Шакуров сыграет. Он сыграет! Не хуже меня...». Нам бы угомониться, но азарт игры захватил, и мы спросили: «А Николай Губенко? Неужели Губенко не сладит с Жегловым?». Ну, кто не знает Губенко — умного, обаятельного, мужественного и пластичного? Володя замер, как громом пораженный, нахмурился, помрачнел, было видно, что впал в растерянность. Ходил по комнате, что-то бормотал себе под нос, потом вдруг остановился и сказал решительно: «Губенко Коля? Как же я о нем забыл? Да-а... Так вот, Николай Губенко сыграл бы лучше меня» — и уставился на нас строгим испытующим взглядом. Пришел наш черед остолбенеть — такого признания мы не ожидали. А Володя постоял-постоял, по-прежнему внимательно глядя на нас, потом по-жегловски склонил голову вбок, поднял бровь и повторил раздельно: «Сыграет лучше ме-ня... — помолчал, хитро улыбнулся и добавил: — Да только вам не надо луч-ше! Вам надо, как Я Жеглова сыграю!..»

Из воспоминаний Аллы Демидовой: «Володина жизнь — буйство страстей. Постоянное ощущение, что мог бы сделать больше. Он недовоплотился. Отсюда постоянные срывы.
Он всегда спешил. Жил очень быстро. Мало спал. Много работал. В последний год его жизни — когда он был в Москве — один за другим шли спектакли с его участием. Например: 6 января 1980 года — «Гамлет», 7 января — утром «Вишневый сад», вечером — «Преступление и наказание».
Высоцкий не любил, когда его выступления называли концертами. Это были встречи со зрителями. Не любил аплодисменты, как и во время спектаклей, — это останавливало его концентрацию. Аплодисменты прерывал рукой. Никогда не пел на бис, как никогда не повторил бы монолога Лопахина после аплодисментов.
К своей популярности, когда с ней сталкивался, относился по-разному: иногда презрительно, иногда удивленно, иногда как к само собой разумеющемуся, чаще — не замечая. Его редко узнавали на улицах — уж больно не соответствовал его скромный внешне подтянутый облик тому образу, который создался в воображении почитателей. Часто не пускали — ни в рестораны, ни в театры, ни в другие общественные места, куда обычно «не пускают»...
Прошел срок — довольно большой — после его смерти. Я его сейчас чаще вспоминаю, чем когда он был жив. Я по-другому смотрю фильмы с его участием, по-другому слушаю его записи. Перед вечерними спектаклями очень часто слушаю песни Высоцкого, чтобы набраться от него энергии, сил... И я думаю, обобщая его короткую жизнь, что же было главным, что определяло его суть? И почему именно он нашел отклик в сердцах у десятков миллионов людей? Мне кажется, бродившие чувства протеста, самовыявления, осознания были выражены в искусстве, в данном случае в театре шестидесятых годов, — криком. Мы многое не могли выразить в словах, но крик боли резонировал. Высоцкий своим уникальным голосом, как никто, подхватил эту ноту.
Нас, партнеров, часто упрекают: «Как не удержали, как заставляли играть...». Помню, на гастролях в Марселе (1978 год) Володя заболел, сорвался, пропал. Мы его искали всю ночь по городу, на рассвете нашли. Прилетела из Парижа Марина Влади. Она одна имела власть над ним в таком состоянии. Он спал, приняв снотворное, в своем номере — до вечернего «Гамлета», а мы репетировали новый конец спектакля на случай, если Володя не сможет выйти на сцену, если случится непоправимое. Спектакль начался. Так гениально Володя не играл эту роль никогда — ни до, ни после. Это уже было состояние не «вдоль обрыва, по-над пропастью», а по тонкому лучу через пропасть. Он был белый как полотно. В интервалах между своими сценами прибегал в мою гримерную, которая была ближе всего к кулисам, и его рвало в раковину сгустками крови. Он мог умереть каждую секунду. Это знали все мы. Это знала его жена. Это знал он сам — и выходил на сцену. Можно было бы заменить спектакль, отменить его вовсе? Можно. Но это означало бы, что мы были бы другие. И Высоцкий не был бы тем Высоцким, смерть которого собрала многотысячную толпу на Таганской площади.
Свою судьбу он знал, знал, как и его Гамлет, но, как и Гамлет, не мог поступать по-другому, иначе он не был бы Гамлетом».
Сегодня Алла Демидова тоже ответила на некоторые вопросы...

— Как вам кажется, Алла Сергеевна, сейчас восприятие Высоцкого народом и коллегами сильно изменилось?

— Это был актер, партнер, с которым работаешь, с которым иногда ссоришься, иногда наоборот. Мы последний год очень плотно работали. А сейчас это уже миф, который не надо разрушать. Когда читаешь воспоминания о Пушкине его современников, тоже думаешь: «Ну как же они не видели его?». А потом выясняются какие-то детали, которые современники не знали. Печатаются письма. У Высоцкого открылись стихи, более 600, которые мы не знали. Обычная биография большого человека.

— А какие-то ассоциативные воспоминания к вам приходят?

— Да, очень часто. Когда слышу ложь о нем. А её очень много. Потому что миф без мифотворчества, без фантазий не может существовать. Он должен чем-то подкармливаться. Это не зависит от нас.

— А вы могли бы представить его сейчас?

— А почему нет? Равно как и Пушкина.

— Что-то неизменное оставалось в Высоцком с годами?

— Он очень менялся. Даже последние 10 лет. Даже в «Гамлете». Критики видели спектакль в основном в 72-м году. На премьере. Статьи писали тогда же. А он очень менялся. И человечески. И актёрски. И роль очень менялась.

— Бортник рассказывал, что в последние годы Высоцкий не хотел играть Гамлета...

— Десять лет играть одну и ту же роль очень сложно. Тем более там рисунок физически был тяжелый. Но тем не менее две роли — Гамлета и Лопахина — он играл без дублеров. На эти спектакли он приезжал и с Дальнего Востока, и из Франции, и из Америки. На «Гамлета» он успевал всегда. В каком бы ни был состоянии...

МАРИНА ЗЕЛЬЦЕР.

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

— Родился 25 января 1938 года в Москве.
— Окончил Школу-студию МХАТ.
— Работал в Театре им. Пушкина, но театром его жизни стала любимовская «Таганка».
— Был невероятно популярен как автор-исполнитель песен.
— В кино также создал ряд ярких образов — капитан Жеглов, Дон Гуан, Ибрагим Ганнибал...